Читать интересную книгу Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6 - Анатолий Аврутин

Весь полевой сезон на ручье Рогатом можно было наблюдать такую картину: сидит геолог на пенёчке, записывает за сколоченным из досок столом свои наблюдения, делает абрисы всякие, а тут же, у его ног, деловито копошится непонятное существо из отряда грызунов и редкостных нахалов, перетаскивая из людской палатки очередной «гостинец».

Ну, а поскольку кровожадных охотников среди полевиков не оказалось, то и среди мохнатых «экспроприаторов» потерь не было. Увы, но и фотоаппарата в тот полевой сезон не было с собой ни у кого из присутствовавших. Так и остались лишь в памяти человеческой эти чуть удивлённые круглые глазки-зёрнышки, упитанные деловитые бока (со складками почти как у шарпеев) и странные крупные и мохнатые «чебурашкины» уши. Так условно «чебурашкиными ушами» и называют их до сих пор очевидцы этой истории, когда встречаются случайно где-нибудь в городе и вспоминают о том времени.

А кто это был — да, кто ж его знает? Мы ведь на той земле таёжной — в основном гости незваные, а хозяева-то — они. Вот им и виднее, кто есть кто.

Туманы тунгусские

Плывут туманы над Нижней Тунгуской. Плывут, плывут. Просвечивают сквозь них долгие, протяжные, словно эхо, берега — где высокие да обрывистые, где низкие да замшелые. Бегут по берегам деревья лесные — лиственницы, берёзки… Бегут, бегут, прячутся в туманах от ветра осеннего, студёного, непременного. А не укрыться им за туманами, не спрятаться! Разнесёт ветер и туманы, разнесёт, разгонит, а что не разгонит — то в небо подымет, в облака-тучи обратит, дождями на землю прольёт, снегами выметет.

Плывут туманы над Нижней Тунгуской, словно призрачными ладонями, словно пальцами белесыми чуть касаясь реки-красавицы. Ожерельями-плёсами расплескались вдоль неё бесчисленные бусинки-самоцветы — сердолики рыжие, кварцы молочные, прозрачные горные хрустали да цветные яшмы.

Говорят, если терпеливо вслушиваться в туманы, то можно порой различить в них древний, манящий, таёжный голос, сказочный голос девки-Синильги… Плывут туманы над рекой, плывут, словно души человеческие, Синильгой заворожённые, влюбившиеся в эти берега, в эти оленьи тропы, в эти поющие горлом диковинные эвенкийские скалы.

Ходят в глубинах речных, изумрудных, рыбы могучие — бесценные тёмные таймени. Светом брызнувшим отражаются на речных волнах радуги небесные. И, конечно, наступают однажды, ледяные, морозные ночи долгие, дни короткие.

Утечёт время, вьюгами завьётся — снегами уляжется, унесёт путника далеко-далёко от сибирской реки. И вдруг ненароком вздрогнет оно в самом сердце, вернётся эхом, наснится-нагрезится — и поплывут, поплывут снова сквозь память человеческую волшебные туманы над Нижней Тунгуской…

Живое солнце

Руками его не потрогаешь. На вкус не попробуешь. Но оно — живое. Такое же живое — как небо. Живое солнце. Вот оно переливается в радуге. А вот становится свечкой над горизонтом. А вот — прорывается сквозь облака, прорывается, мутнеет и тонет в мареве. и опять прорывается. Пока не прорвётся окончательно. И тогда сияет, как улыбка. Простодушно так сияет, смущается и. опять сияет.

А вот ветер бросается в него песком и пылью. А вот волны рвутся к нему, насмерть разбиваясь о скалы. А потом — опять рвутся к нему. Потому что смерти нет.

Вот оно заходит за горизонт и сияет оттуда, из-под земли, цепляется лучами-пальцами за ускользающее, истаивающее аметистовое небо. А вот — не заходит совсем. На Севере. Не заходит — и всё. О, какое упрямое! С характером!

Живое солнце. Обидчивое. Зимой ему холодно. Покраснеет от мороза, уйдёт с горизонта и греется где-то на юге. Вот же нежное какое! Вообще до весны может не выглядывать. В южные края подаётся, вместе с птицами. Там хорошо. Там всегда лето.

Живое солнце. Очень живое. В руки не даётся. Вечно перекатывается. Вечно торопится куда-то. Мир посмотреть. Себя показать. В мире ведь всё живое. Всё живёт. Всё дышит. Всё чувствует. Всё понимает. Всему больно. Ото всего радостно. Ничему нет конца.

В далёкой северной стране

В одной далёкой-далёкой северной стране, где всю осень и всю весну над заснеженной землёй сияет двурогое солнце, а нескончаемой зимней звёздно-морозной ночью молчаливое небо полыхает всеми цветами радуги, живут маленькие человечки сихиртя. Там, посреди бескрайней тундры, из одиноких ледяных холмов по древнему обычаю каждый день они выводят на прогулку покрытых рыжевато-коричневой длинной шерстью мамонтов с очами сияющими, как летящие голоса журавлиного клина.

Сихиртя — смешные, суетливые человечки, заглядывают в эти глаза, словно в тёмные тундровые озёра с мшистыми бурыми берегами, и умолкают. И устремляют они взгляды свои к высокому живому серебристому небу, проплывающему над застывшими белоснежными облаками. И поют они свои волшебные песни. И ездят верхом на мамонтах своих по широкой, раскрытой, как ладонь доброго человека, земле.

А потом, когда мамонты нагуляются, а двурогое солнце отправится отдыхать туда, где кончается небо, маленькие бабушки и дедушки сихиртя собирают вокруг себя внучат и начинают рассказывать им волшебные сказки о далёких-предалеких южных странах, где растут пальмы, кричат попугаи и шумит тёплое изумрудное море.

Ребятишки сидят у костра, слушают сказки и смотрят, как в отблесках пламени возникают и вновь исчезают диковинные огненные картины: то ли тигры рычат, то ли верблюды бредут по пустыне, то ли ещё что-то… И слушают. И засыпают.

Удивительное это место — земля. Всё у неё есть: и небо живое, и солнце двурогое, и страны — дальние, диковинные.

Волшебные розы тундры

Чтобы в тундре розы сами собой цвели? Да слыханное ли это дело? А вот я их видел. И не где-то, когда-то, нет, я сегодня их видел, сегодня — 21 июня, в тот же день, когда пишу эти строки, видел своими глазами! И цветут они по всей тундре. И ни конца им ни края нет. То не простые розы — волшебные. Руками их не сорвать, в вазу не поставить, а вот увидеть — пожалуйста, каждый может! При одном-единственном условии: надо оказаться в летящем вертолёте.

Снег в тундре только-только сошёл, обнажив присмиревшую за долгую зиму буровато-серую землю. Рыхлый, одряхлевший, во многих местах тонкий, просвечивающий лёд ещё покрывает бесчисленные озёра. А из них стебельками, образуя причудливые орнаменты, тянутся всюду мелкие речушки и ручьи, покрытые притулившимися по склонам, прячущимися от неутомимого незакатного солнца снегами.

И вот если оказаться в это время над тундрой, то оттуда, с неба, глазам откроется удивительная картина: вся земля — от горизонта до горизонта — покрыта прекрасными белоснежными розами! Озёра, ещё не свободные ото льда, — как застывшие бутоны. Старый подтаявший лёд во многих местах вобрал в себя озёрную воду, и потому основной белый цвет бутонов пропитан разнообразными, зачастую неожиданными оттенками — зеленоватыми, голубоватыми, желтоватыми, розоватыми — любыми, какие только можно и даже нельзя представить себе!

Отчалили, ушли в синеющее безбрежное далеко, глубокие, словно зимние сны, льды крупных широких рек. А здесь, у озёр, всё ещё висят над ручьями проседающие ярко-белые сугробы, в точности повторяя собой каждую извилинку, каждую речную морщинку. И оттого кажется сверху, что ручьи и речки — это нежные стебли огромных роз — с шипами ложбинок и овражков на них…

И когда видишь с неба, как усыпана этими нерукотворными, незримыми с земли волшебными розами вся тундра, то чудится вдруг, что и у нас, людей, всё будет хорошо, и что беды наши однажды пройдут, а то и вовсе минуют нас, и что все ошибки простятся, а все заблудшие вернутся домой.

Ведь если даже в этих вчера ещё пустынных и диких, суровых краях цветут нерукотворные розы, значит, кто-то непременно нас любит. Любит бескорыстно, не требуя ничего взамен, любит и прощает всех, даже тех, кто не хочет об этом знать.

Мохнатый пассажир

Есть на тихом севере Туруханского края местечко такое — Ванкором называется. Когда-то этого названия никто и знать не знал, а теперь спроси хоть кого — каждый хоть краем уха да слышал. Открылось в тех местах большое нефтяное месторождение. И теперь там много народу работает.

А вот дорог туда проезжих отродясь не было. Лес вокруг да болота на сотни километров. И поскольку грузы разные для работающих постоянно нужны и не всё подъёмно для авиации, то и построили люди к тем местам временную зимнюю автодорогу из снега, полили её водой, чтобы снег в крепкий лёд обратился, чтобы надольше её хватило для перевозок, и начали по ней ездить грузовые машины.

Дорога долгая, нередко шофёрам приходится ночевать прямо в кабине. Куда тут денешься, если вокруг на сотни вёрст порой никакого жилья? Всякое случается в рейсе. Вот и появилась вскоре среди водителей такая легенда: есть, мол, на дороге место, где стоит возле неё песец и ждёт проходящей машины. И если водитель останавливается и открывает кабину — песец тут же в неё заскакивает, садится на пассажирское сиденье и смотрит вперёд. Машина отправляется дальше уже вместе с пассажиром. И так — до определённого места, когда вдруг зверёк начинает беспокоиться, всем видом своим требуя, чтобы его немедленно выпустили. Дверь кабины открывается, песец спрыгивает и исчезает за сугробами.